Компания чужаков - Страница 102

102

Он принял решение. Судьбоносное, великодушное решение, достойное такого человека. Он сказал: «Волтерс не получит эти планы». И все ради чего? Впустую. Сложная комбинация, разыгранная американцами. Может быть, в этом мой недуг? Он пожертвовал жизнью ради чьей-то дурацкой игры, ради комбинации, которая, вероятнее всего, обречена была на провал. А ведь обе стороны сочли бы его за своего, за героя, не будь он столь великодушен, глупо, губительно благороден. Нет. Моя болезнь — другая. Тем недугом болен весь мир, а чем же больна я? С чем я должна смириться и жить дальше?

Последний раз, последний, когда я видела его. Краткий миг, такой краткий, просто не верится… Он сумел все вложить в эту секунду, все — и мою неотступную боль. Бестрепетно шагнул вперед, вышел из сумрака Садов Эштрела под яркий, яростный свет. Вскинул руки, показывая мне: он в плену. Приветствовал меня жестом, похожим на тот, каким я попрощалась, уходя в то утро, унося проклятый кейс. Любовь, благодарность, предостережение. Взмахом руки прогнал меня: за ним пришли, уходи! Только я одна во всем мире могла понять его жест. Беги, спасайся, Андреа!

Теперь я знаю многое, чего в тот момент не знала. Роуз и Сазерленд затеяли совещание, решали, как и когда вытащить Фосса из Лиссабона, и тут Сазерленд свалился. Роуз говорил мне, что тайная полиция ищет двоих человек, выживших в перестрелке на вилле Кинта-да-Агия. Что еще? Уоллис рассказал: один из буфуш видел нас с Фоссом вместе в Байру-Алту. В тот последний день буфуш, галисиец родом, отправился в германское посольство. Фосс успел выбраться из посольства. Ушел от погони и зачем-то вернулся к себе на квартиру. Все думают, будто он оставил там нечто важное, что хотел передать союзникам. А как еще объяснить этакую глупость: вернуться прямиком в руки врага? Никто не знает настоящую причину. Только я одна.

Вот он — мой недуг. Но сумею ли я написать о нем? Мне бы хотелось написать безлико и отстраненно, как очередное уравнение, где буквы означают числа, каждый раз означают что-то другое.

Моя болезнь: это я уговорила его пойти на прогулку в Байру-Алту, и там нас увидели вдвоем. Моя болезнь: из-за меня он вернулся, чтобы предупредить меня, чтобы меня не застали в его квартире. Спас меня… снова спас. Моя болезнь: почти ничего не осталось мне от него. Целый мир остался мне.

Вот она — моя надежда. Надежда надежде вопреки. Это не лекарство. Только одно лекарство могло бы вылечить меня, только одно: если б он вернулся живым. Не исцеление, и все же отсрочка. Сколько раз уже я подсчитывала дни. День за днем, начиная с 30 июня. Позавчера должно было начаться. Ни разу не бывало задержек.

Глава 26

...

30 июля 1944 года, дом Кардью, Каркавелуш, под Лиссабоном

Скомканные листки Анна сожгла в камине, вместе с ними и нетронутые листы, что служили подкладкой, все, вплоть до того нижнего листка, на котором уже не осталось царапин. Прикурила от той же спички, которой разжигала камин, глубоко затянулась — она уже поняла, что обречена пожизненно водить дружбу с сигаретой. Хроника ее недуга, диагноз, оценка горели зеленоватым пламенем и превращались в черный негатив с медными, еще внятными следами чернил. Она растоптала обугленные листки, превратила их в прах, рассыпавшийся искрами на чистых кирпичах поддона.

Лишь на краткий миг, на доли секунды ее разум мог отвлечься от Карла Фосса. Даже когда она закуривала, ей виделась его рука, ровно держащая перед ней огонек во тьме сада. Но теперь ей хотя бы перестал изменять рассудок, уносясь в неведомые дали бешеным галопом, как случилось в тот день, когда ей сказали, что Карла Фосса вывезли из Португалии и будут допрашивать, добивать в Германии. В те дни Анну со всех сторон обступали узники, в темных, гулких от рыданий камерах. Жалобы узников прерывались резкими, режущими вспышками света и вопросами, вопросами без конца. Вопросами без ответов, вопросами, на которые нет ответа, нет ответа, ведущего к спасению. О пытках ей рассказывали, и те подробности, что казались вполне сносными издали, в лекционном зале Оксфорда, дождливой весной, теперь впивались в ее тело, заставляя корчиться под нежарким еще утренним светом.

Анна загасила сигарету, рухнула ничком на неразобранную постель и впервые проспала шесть часов подряд. На этот раз нестерпимо яркие, словно заряд в тысячу вольт, вспышки реальности не помешали ее сну. Она очнулась и увидела розовую, прогретую заходящим солнцем комнату. Приятная усталость, как будто она весь день бродила под сенью деревьев, истомой разливалась по мышцам. Анна лениво, по-кошачьи, потянулась. Какое блаженство: сколько угодно времени, и все принадлежит ей! — и тут ее настигло воспоминание столь яркое, что Анна поспешно перекатилась на бок, чтобы проверить, не проник ли и в самом деле кто-то в ее комнату.

Ей шесть лет, мать сидит рядом с ней на постели, сигаретный дым и запах коктейлей смешивается с ароматом духов, особых, для вечеринок, острый, экзотический аромат. Рука матери забыта на плече дочки — секунду тому назад Анна еще спала. Сейчас Анна слышит, что платье матери не шуршит, как обычно, но скрипит, трясется, будто дерево на ветру, и сквозь щелочки зажмуренных глаз Анна видит, что мать рыдает, не тихо плачет, а судорожно рыдает, содрогаясь всем телом. Но сон цепко держит девочку в своих объятиях, и, придавленная им, она не может шелохнуть даже пальцем, коснуться дрожащего рядом с ее лицом материнского колена. Утром мать снова станет собой, холодной и строгой, и Анна почти забудет ту минуту.

102