Компания чужаков - Страница 7

Он вышел покурить, «разносить» свое новое самоощущение, как разнашивают новые башмаки. Старшие офицеры мелькали мимо него, на голодных губах одна только тема, только два имени: Шпеер и Тодт. С последней затяжкой к Фоссу пришло открытие: офицеры все так же сновали взад и вперед и твердили все те же два имени, однако теперь все печально качали головами, и среди уже знакомых имен Фосс разобрал слова «механизм самоуничтожения — несчастная случайность».

Отсюда это вышло и сюда возвращается, подумал он. Вот она, сила сказанного слова. Мощная власть дезинформации в час катастрофы и всеобщей растерянности.

Фосс вернулся в оперативный штаб, к своей работе. Вебера не было. Фосс получил последние расшифровки, стал вникать в изменение позиции. Явился Вебер, сел, навалился на стол. Фосс, не поднимая головы, словно сквозь кости своего черепа, следил за Вебером.

— По крайней мере, слушать ты умеешь, — заговорил Вебер. — Первый растенбургский тест ты прошел на «отлично», а насчет меня и тех документов не беспокойся. Я их не заполнял, я их не подписывал, я про них знать не знаю. Усвой свой урок, Фосс. Теперь все твердят, что кто-то в самолете случайно включил аппарат самоуничтожения. Мы все в безопасности. Ты слышишь меня, Фосс?

— Я слушаю.

Слушать-то он слушал, но в голове у него крутилась пленка, одни и те же кадры, снова и снова: черный чемодан с белыми буквами адреса. Вот его руки подхватывают чемодан и забрасывают в самолет, он втискивает его между сиденьями, чтобы во время полета чемодан не болтался, сверху кладет два ящика с документами Цайтлера, а еще два — на соседние сиденья, по бокам от металлического чемодана. Тодт входит в самолет, перед ним вносят его личный багаж, рейхсминистр спешит скорее убраться из Растенбурга, от гибельной политики, вырваться к солнечному свету, в верхние слои атмосферы, где все понятней и проще. Он садится и пристегивается — не рядом с пилотом, а ближе к хвосту, — рассчитывая поработать в дороге. Внутри салона потемнело — задраили дверцу. Самолет подъезжает к взлетной полосе. Останавливается, выравнивает крылья, дрожит — включились двигатели. Давление вжимает старика в спинку сиденья, самолет, ускоряясь, бежит по взлетной полосе, на фоне белого снега и льда вспыхивает синим, зеленым, серым, отдает в черноту. Вдруг Тодт замечает черный чемодан, срабатывает инстинкт, страшное подозрение, паранойя. Он кричит, приказывая пилоту затормозить, но пилот уже не может остановить разгон. Слишком велика скорость, самолет отрывается от земли.

Сила тяжести осталась позади, на мгновение Тодт ощущает невесомость, предвестие той полной и окончательной невесомости. Самолет карабкается круто вверх, но хорошо закрепленный чемодан не двигается с места. Тодт смотрит на чернеющий внизу польский сосновый бор, или то сосновый бор Восточной Пруссии, сосновый бор Германского рейха? Рейхсминистр вновь толчком ощущает силу тяжести, и вместе с весом возвращается паника. Этот чемодан он уже видел прежде. Видел в страшных снах. Он знает, что там, внутри. Еще прошлой ночью понял, что так будет, утром проснулся с этим знанием и утвердился в своем знании, услышав от диспетчера, что Шпеер раздумал и не полетит с ним. Зачем, собственно говоря, Шпеер явился в Растенбург? Тодт и Шпеер. Оба они знают свою судьбу, обоим и в голову не приходит ослушаться. Крылья самолета все еще параллельны земле, он снижается. Черный лес все так же мелькает внизу перед утомленным взором Тодта. Вот крылья выровнялись. Кажется, на этот раз вырвались, спаслись! Пилот хищно согнулся над штурвалом, что-то кричит, предупреждает диспетчера там, в наблюдательной башне. Альтиметр показывает триста футов над землей, двести футов, сто, пятьдесят, Тодт молится вслух, и пилот молится вместе с ним, хотя так и не понял, в чем дело. Так, за молитвой, их настигает оглушительный грохот, вспышка белого света. Один из них недостаточно любил войну, другой имел несчастье быть его пилотом…

Тишина. Даже ветер сник, не тревожит искореженный фюзеляж. Полная тишина и покой для человека, который недостаточно любил войну.

— Эй, Фосс, ты в порядке?

Фосс поднял голову, заморгал. Вебер расплывался у него перед глазами.

— Там было что-то еще…

— Ничего там не было, Фосс! Ничего. Никто ничего не хочет знать. Лично я об этом говорить не собираюсь. Заруби себе на носу. У нас с тобой одна тема для разговоров — позиция наших войск. Усек?

Фосс уткнулся в свои бумаги. Черный металлический чемодан скользнул прочь, в темный угол сознания, где таятся ужасы. Там он пребудет навеки, но белый, надписанный по трафарету адрес уже не разобрать.

В час пополудни Гитлер послал адъютанта за первым из посетителей, кому суждено было в тот день переступить порог личных апартаментов фюрера. Этим первым посетителем стал Шпеер. Четверть часа спустя в коридоре появился рейхсмаршал Геринг, улыбчивый, прямо-таки сверкающий в своем небесно-голубом мундире, гладковыбритые щеки сияют (а может, это поблескивают капли пота, выступившие после вчерашней дозы морфия), идет и на каждом шагу подрагивает ляжками. Через полчаса — новое известие. Шпеер унаследовал все полномочия Тодта. Интересно, рейхсмаршал Геринг и теперь продолжает расточать жизнерадостные улыбки?..

Эксперты из военно-воздушных сил много дней подряд просеивали обломки, но так ничего и не добыли, кроме зазубренных осколков и черной пыли. Черный металлический чемодан с белым адресом испарился бесследно. Полковник СС Вайсс по прямому указанию Гитлера провел внутреннее расследование: опросил персонал аэродрома, наземную команду. Фоссу было велено расписаться в декларации, поставив свои инициалы возле указанных в списке груза четырех ящиков с документами, — единственный памятник его лжи.