— Черт! — пробормотал он после паузы.
Андреа сидела на другом краю постели спиной к нему.
— Никак не могу понять, что у тебя общего с Мартой, — сказала она таким тоном, как будто хотела утешить.
— Ее отец — сенатор, — ответил он.
— В этом все дело?
Она натянула чулок, закрепила его на ноге, занялась вторым чулком.
— Я давно уже хотел познакомить тебя с одним человеком, — сказал Крейг.
Легкая дурнота подкатила к горлу. Он к чему-то ее готовит, прикидывает, как получше преподнести дурные новости. Льюис подошел к раковине, помылся, вытер полотенцем у себя между ног. Надел трусы и брюки, перекинул через плечи и защелкнул подтяжки, все это — неотрывно глядя на Андреа, обдумывая сложившееся положение.
Андреа нащупала в сумочке сигарету и гигиеническую салфетку, обтерлась, закурила. Оделась, так и не подмывшись. Что толку? Чтобы смыть с себя скверну, понадобилось бы неделю отмокать в ванне.
Льюис заварил чай в кабинете, пригласил Андреа сесть за стол. Все помешивал ложечкой в чашке, это он-то, который никогда не кладет сахара в чай.
— Так с кем я должна встретиться? — не вытерпела она.
— С одним человеком в Лондоне.
— В Лондоне, — повторила она, как автомат. Да, узел разрублен, ситуация меняется, вот только она совершенно к этому не готова.
— Здесь мы оставаться не можем.
— То есть — я не могу.
Он снова принялся помешивать неподслащенный чай.
— Это твой шанс. Уникальная возможность.
— Уникальная возможность для тебя — меня сплавить, — подхватила она. — Я в состоянии принять дурную весть, Льюис. Можно и без сахара.
— Речь идет о работе, — возразил он. — О работе, для которой ты прямо-таки создана.
1970 год, Лондон
Они поехали в Лондон, но в разных поездах. Завтрак подавали омерзительный: картонный тост и кофе серого цвета. Вместо тоста Андреа выкурила сигарету и пожалела, что не может выпить розового джина вместо кофе. Льюис так и не сказал, с кем ей предстоит встретиться, не разъяснил и загадочные намеки насчет уникальной возможности. Вот во что они превратились. Ни о чем не говорят друг другу. Вообще не разговаривают. Кружат рядом, но по разным орбитам, не подходящие друг другу любовники. Неразрешимое уравнение. Не любовники — орудия для удовлетворения странных психологических или сексуальных потребностей.
Льюиса не интересует ничего, кроме его петушка. Он многим восхищался в Андреа, но не это его заводило. Он давно уже не говорил о ее красоте, ее уме, ее привлекательной тайне, как болтал он в те дни, которые безумец мог бы назвать порой их влюбленности. Его заводил только секс, и Андреа до сих пор понятия не имела, какие переключатели в мозгу Льюиса управляют желанием. А о самой себе она и вовсе думать не хотела: тут же представлялась пара чешуйчатых лап, тщетно скребущих песок.
Поезд остановился на вокзале Кингз-Кросс. В то мгновение, когда заскрипели тормоза и Андреа полезла в багажную сетку за сумкой, ей почти удалось ухватить кончик какой-то мысли насчет Льюиса, некий намек, который потом она уже не смогла вспомнить. Что-то насчет контроля.
Она пошла в клуб на Пэлл-Мэлл, как он ее учил, и там спросила Льюиса Крейга. Человек за стойкой передал ей конверт, внутри обнаружилась записка с подробными инструкциями. Ей следовало добраться до Ватерлоо, оттуда на поезде до Клэпэм-Джанкшн, далее на автобусе в Стритэм, на другом поезде в Талс-Хилл, обратно в Брикстон на автобусе и так далее. Андреа пустилась в это запутанное путешествие, злясь про себя на Льюиса: мог бы и предупредить, чтоб не надевала туфли на шпильках! Перебирая мысленно полученные инструкции, Андреа уже направлялась к Ватерлоо и вдруг поймала себя на том, что исподтишка оглядывается, проверяя, нет ли за ней «хвоста». Да уж, записка Льюиса без труда вернула ее в пору шпионских игр. А когда она ехала на автобусе из Талс-Хилл в Брикстон, пассажир, сидевший напротив, вдруг подался вперед и сказал ей:
— Следующая остановка — наша.
Они сошли на Норвуд-роуд и прошли в Брокуэлл-парк. Спутник Андреа подвел ее к полю для боулинга, кивком указал на здание клуба и растворился в воздухе. Непонятное волнение охватило Андреа, когда она ухватилась за бакелитовую ручку на двери клуба. Внутри было почти темно: лампу не включали, а за окном сгущался ранний ноябрьский вечер. Андреа едва разглядела в сумраке Льюиса: тот сидел у самой стены рядом с крепко сбитым толстяком в тяжелом темном пальто и шляпе с серыми полями и черной ленточкой вокруг тульи. По деревянным половицам Андреа медленно подошла к мужчинам. Запах креозота ударил в ноздри. Мужчины разговаривали приглушенными голосами, на иностранном языке. Ей показалось, что она вот-вот поймет их речь, многие звуки были похожи на португальский.
Льюис и его собеседник поднялись, и, когда их лица оказались на свету, Андреа угадала, что незнакомый мужчина — русский. Он снял шляпу, волосы жесткие, как мочалка.
— Это Алексей Громов, — представил русского Льюис. — Он все тебе объяснит.
Он пожал товарищу руку и ушел, замирающие в отдалении шаги напомнили Андреа старинную пьесу: актер, произносящий пролог, удаляется, и наступает время для трагедии. Сердце стучало учащенно, адреналин зашкаливал, казалось, каждый вдох и выдох совершается лишь по осознанной команде мозга. Удивительно, в каких неподходящих местах может скапливаться пот!
Лицо Громова застыло неподвижной маской. Должно быть, у народов, живущих в низких широтах, эволюция выработала особый защитный механизм: нервы, управляющие мимикой лица, залегают глубже обычного. Глубоко посаженные глаза — тоже преимущество, смотрят на мир из-под укрывающего их козырька лба. Стул, на который Громов жестом указал Андреа, был установлен с тем расчетом, чтобы на ее лицо падали остатки дневного света, а его лицо оставалось в тени.