Компания чужаков - Страница 175

175

Они вернулись в отель. Карл, измученный, уснул на спине, прижимая к груди шкатулку, и содержимое ларчика просачивалось в него, словно лекарство или наркотик. К вечеру он проснулся, и они пошли в ту самую ташка, где ели ланч. На этот раз Карл спросил вина и пива, отведал сыра и оливок. Он заказал свиные щеки и дочиста съел мясо вместе с хрустящей корочкой. Он выбрал десерт — пирожное с засахаренными сливами, запил его кофе, а потом заказал багасу, чтобы припомнить резкий вкус спирта и то, как обжигающий глоток утолял его жажду полвека тому назад, в пору войны. Говорил он по-прежнему мало, но глаза его теперь смотрели на Андреа, а не мимо, он вбирал ее в себя, как будто увидел впервые за этот месяц. И хотя брови по-прежнему нависали низко и сумрачно, его взгляд уже не казался взглядом затравленного зверя.

Слегка опьяневшие, поддерживая друг друга, они перебрались в небольшое кафе возле сада и заказали агуарденте вэлью, напиток крепкий, но более рафинированный, более подходящий для стариков. Карл поднял рюмку и выпил за Андреа.

— За то, что ты возвратила мне, — произнес он. — За то, что напомнила мне о самом главном.

— А дальше? — сурово переспросила она, хотя глаза ее лучились, согретые алкоголем.

Он помедлил, облизал губы:

— За то, что ты самое красивое создание на земле. Женщина, которую я любил всю мою жизнь.

— Еще, — потребовала она. — Сдается мне, я имею на это право. Расскажи мне, насколько сильно ты меня любишь. Вперед, Карл Фосс, физик из Гейдельберга. Насколько и как сильно? Я математик, я люблю числа.

— Я тебя люблю, — повторил он и задумался на целых тридцать секунд.

— Как прекрасно, что тебе так долго приходится подсчитывать.

— Я люблю тебя больше, чем молекул воды во всех морях и океанах.

— Неплохо, — кивнула она. — Их там немало, в Мировом океане. А теперь можешь поцеловать меня.

— Эта работа, — заговорил Карл (предварительно он безрассудно велел официанту оставить на столе всю бутылку агуарденте вэлью), — эта книга, которую я пишу, которая казалась мне важнее всего на свете — казалась до сегодняшнего дня, — я назвал ее «Евангелие лжи». Я хочу написать рассказ из первых рук о том, каково это — прожить всю жизнь шпионом, работая против того государства — тех государств, — которое платило мне за службу. Я думал, если написать, проступит какой-то смысл. Но мало этого, я замахивался еще и на серьезные разоблачения… собирался поведать миру о том, что весь послевоенный период, до тех самых пор, пока это вовсе не утратило смысл, русские имели своего человека на самом верху британской разведслужбы.

В семьдесят седьмом году я вышел в отставку, но сохранил за собой право пользоваться архивом Штази. К тому времени я успел уже похитить немало документов, я закопал их в саду той дачи, которую мы с Еленой снимали под Берлином. С тысяча девятьсот семьдесят седьмого по восемьдесят второй я только тем и занимался, что крал и складывал документы, с помощью которых мог бы доказать существование предателя, доказать, что этим предателем был один из пяти человек, возглавлявших британскую Интеллидженс сервис. В восемьдесят шестом, когда Елена заболела, мы с ней вернулись в Москву, и тут-то я нашел недостающий кусок головоломки. Я получил окончательное, личное подтверждение всему тому, что выяснилось из документов: я успел трижды побеседовать с Кимом Филби до его смерти в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году.

Работать в Москве было нелегко, — продолжал Карл, — Елена тяжело болела, потом заболел и я сам. У меня рак, в мои годы болезнь развивается медленно, однако врачи предупреждали, что возможно внезапное и быстрое ухудшение. Итак, мне предстояло осуществить важную миссию, поведать миру обо всем, что я знаю, и при этом я не знал, хватит ли мне на это времени.

Я считал своим долгом разоблачить предателя, потому что тем временем он получал ордена и звался «сэром». Мне казалось несправедливым, чтобы страна так чтила человека, который посылал своих соотечественников на смерть.

— Теперь что-то изменилось для тебя?

— Теперь, за последние два дня, я кое-что понял. То, что я считал наиболее важным, эта работа, которую я хотел оставить миру как политическое завещание, все это стоило не больше, чем всевозможная информация, разведданные, непрерывно поставляемые вождям, чтобы те могли принимать свои исторические решения. Пустышка, прах. Теперь, когда я это понял, вернее, когда ты помогла мне вспомнить, когда ты показала мне все это, когда я получил твой подарок… я счастлив, наконец.

Андреа отхлебнула агуарденте, поцеловала Карла в уголок рта, губы его защипало от крепкого спирта.

— Но кто это? — спросила она. — Ты так и не назвал его имя.

Они дружно рассмеялись.

— Пустышка, прах, — повторил он. — Нет никакого смысла рассказывать — даже тебе.

— Если не расскажешь, будешь спать отдельно!

— Я хотел было рассказать тебе вчера на прогулке. Помнишь ту нашу прогулку — в Байру-Алту? Какой-то буфуш видел нас и донес генералу Волтерсу. Тут была одна загвоздка: я не знал этого много лет, до встречи с Кимом Филби. Это был наш последний разговор. Я никогда не рассказывал ему, что во время войны я служил в Лиссабоне. Мне казалось рискованным вспоминать об этом, но к тому времени, как мы встретились в последний раз, Ким был уже конченым человеком. Жалкое зрелище. По-моему, он и русским надоел. Так что я решился рассказать ему, кто я такой, припомнил даже свою кличку, чудовищно нелепую, — Чайльд-Гарольд. Ким расхохотался, он хохотал и хохотал и не мог остановиться, я уж испугался, что ему плохо станет. Он схватил меня за руку и выдохнул мне в самое лицо: «Теперь-то мы на одной стороне!» И я стал вторить его смеху, я надеялся, что он заговорит, но спрашивать не стал, таких людей спрашивать нельзя, если хочешь что-то у них выяснить. Отсмеявшись, он сказал, что он лично распорядился выдать меня Волтерсу как двойного агента, предателя, но проделать это следовало очень аккуратно, не оставляя следов.

175